… Вышел к рампе огромный парень, во фраке, перчатках, с грубым лицом и маленькими глазами. Помолчал. И вдруг - улыбнулся и-ей-богу!-стал дьяволом во фраке. Запел, негромко так: "Жил-был король, когда-то, при нем блоха жила..." Спел куплет и - до ужаса тихо - захохотал:"Блоха? Ха-ха-ха!" Потом властно - королевски властно! - крикнул портному: "Послушай, ты! чурбан!" И снова засмеялся дьявол: "Блохе-кафтан? Ха-ха! Кафтан? Блохе? Ха-ха!" И - этого невозможно передать! - с иронией, поражающей, как гром, как проклятие, он ужасающей силы голосом заревел: "Король ей сан министра и с ним звезду дает, за нею и другие пошли все блохи в ход". Снова - смех, тихий, ядовитый смех, от которого мороз по коже подирает.
И снова, негромко, убийственно иронично: "И самой королеве и фрейлинам ея от блох не стало мо-о-очи, не стало и житья". Когда он кончил петь - кончил этим смехом дьявола-публика, - театр был битком набит, - публика растерялась. С минуту-я не преувеличиваю!- все сидели молча и неподвижно, точно на них вылили что-то клейкое, густое, тяжелое, что придавило их и-задушило. Мещанские рожи - побледнели, всем было страшно…

… Когда Шаляпин пришел в императорский Большой театр начал готовить спектакль "Жизнь за царя", ему принесли костюм для роли Ивана Сусанина: бальный кафтан, красные сафьяновые сапоги. Этот наряд Шаляпин бросил на пол притоптал ногами: - Сейчас же принести мне мужицкий армяк и лапти! Театральные чиновники переполошились: никогда прежде артисты Большого театра не проявляли строптивость перед дирекцией. Однако им пришлось уступить Шаляпину: ему принесли темно-жёлтый армяк, лапти и онучи…

… Партию короля Филиппа пел Шаляпин, Великого инквизитора - Василий Родионович Петров, обладавший громоподобным басом. В антракте перед 4-м действием, в котором участвуют Филипп и Великий инквизитор, Петров в шутку сказал Шаляпину: - А ведь я тебя сегодня перепою, Федя! - Нет, Вася, не перепоёшь! - ответил Шаляпин. - Перепою! - Нет, не перепоёшь! Начался акт. Петров спел свою фразу, обращенную к королю, с такой силой, что его голос заглушил оркестр и заполнил весь театр, разлившись широкой, мощной волной. Шаляпин понял, что такой звук перекрыть уже нельзя. И на слова Инквизитора король Филипп ответил очень тихо. Едва слышный голос прозвучал в абсолютной тишине замершего зала как шепот, но в свою реплику Шаляпин вложил и угрозу, и затаённый гнев, и королевскую гордыню, и душевную боль. Успех был необычайный. Когда закрылся занавес, Шаляпин шутливо сказал Петрову: - Вот и всё! А ты орёшь!..

… Не останавливайтесь, Феденька, у этих картин, - говорит, бывало, Мамонтов. - Это все плохие. Я недоуменно пялил на него глаза. - Как же плохие, Савва Иванович? Такой ведь пейзаж, что и на фотографии так не выйдет. - Вот это и плохо, Феденька, - добродушно улыбаясь, отвечал Савва Иванович. - Фотографии не надо. Скучная машинка. И он вел меня в отдельный барак, выстроенный им самим для произведений Врубеля. - Вот, Феденька, - указывал он на "Принцессу Грёзу", - вот это вещь замечательная. Это искусство хорошего порядка…